Том 19. Письма 1875-1886 - Страница 173

173

а) „Набор почти кончен…“ Чрезвычайно рад, хотя боюсь, что это не подвинет особенно дела. Благодаря Шехтелю типография задержит с рисунками.

b) „Корректуру читаю…“ Я в этом не сомневался, знал, кому оставляю. Совестно, что отнимает у Вас много времени. Тронут.

c) „Рисунки Шехтеля…“ Я всё же пил пятую рюмку водки, жаль, что Шехтель менее сговорчив. Что будет, если он не раскрасит и к 19-му? Пусть кого-нибудь укажет, заплатите.

d) „Переплетчик Пименов…“ Москва велика и обильна. Пьяниц много, но и Пименовых немало. Не все же они пьют в одно время! Заплатите дороже.

e) „Пушкарев заявил…“ Удивляюсь, что свеча не устраняет своим светом темноту мелочей. Он должен мне больше, чем должна стоить бумага. Сегодня напишу и ему, обещая отработать.

f) „В цензуре рукопись…“ должна быть сегодня готова.

g) „Канаев осматривал…“ Лучше бы он только смотрел и никогда ничего не говорил.

h) „От Николая…“ Значит, в солдаты не взяли.

i) „Жду письма…“ Пишу.

Вы находите, что рассказ слишком длинен для детей, в особенности в рассуждениях и сравнениях. Я держусь того мнения, что книжки даются детям не ради одной только забавы. Я желал занять их содержанием настолько, чтобы самые рассуждения были для них интересными. Они (т. е. дети) должны вдумываться в явления, — пишу для такого возраста, когда помимо воображения работает и мозг, хочу сказать — ум <…> Совершенно согласен, что слова „проникнуться“, „проистекающий“… замените, если не лень и не скука; периоды знаю, что попадаются длинные. Разбейте, много обяжете.

Колю я вел последовательно и старался, чтобы злость его явилась логически необходимою. Вы должны были заметить, что его злоба ость результат отсутствия отпора и скорее досада, сознание своей гадости, чем злость всамделишняя. Злость в такой форме среди детей — мне приходилось наблюдать. Он идет до конца, т. е. до невозможного, и только удручающий страх перед богом в связи с семейною картиной лесниковых детей образумливает его. Я должен был довести Колю до того, чтобы он сам себя испугался, чтобы он не выдержал напора стыда. Если Вы вдумаетесь в Колю, то увидите, что у него предшествующее зло могло рождать только зло, но в еще более резкой форме. Никогда он не мог бы найти в себе протеста, его (т. е. протест) должно было представить что-нибудь вне его. Это мое глубокое убеждение. Если бы не лесенка, то Коля тиранил бы сестру до взрослого возраста и, может, это сложилось бы в форму простого и систематического презрения. А мне нужно было развязать рассказ в детстве, и я угнал Колю в лес. Он психопат, он актер — Вы совершенно правы, — но актер, играющий свою роль помимо своей воли. Он первыми легкими проступками поставил себя в фальшивое положение, из которого не мог выйти благодаря своему самолюбию и гордости. А с течением времени положение усложнялось и усложнялось. Мать я отстранил сознательно, чтобы не мешать развитию характера Коли, а о боге дети ничего не знали. Такая обстановка не вводит фальшь, — сплошь и рядом и у нас в семье то же самое.

Теперь о Вере.

Вера идеализирована, но без всякого ущерба для мысли рассказа и для его цели. Читатели будут больше проникаться сочувствием к Вере, следовательно, — сильнее ненавистью к Коле, а следовательно, их глубже поразит и порадует развязка. А в этом цель.

Вы хотите, чтобы ребенка поразила пощечина. Неужели Вы серьезно думаете, что ребенку не всё равно: хватят ли его по щеке или по другому месту. Он будет различно чувствовать боль, но равномерно оскорбление.

В Христе мои дети ничего не видели.

Не думаю, чтобы какие-нибудь дети в нем что-нибудь понимали.

Коля мотивирован, строго мотивирован. Его мотивирует начало рассказа с „обещанием“, его мотивирует фальшивость положения, его мотивирует сознание своей силы, его мотивирует ласкающаяся Вера… его мотивирует каждая строка рассказа.

Работа детским мозгам, может, и будет, но более простое писание мне не удалось. Объем меня не пугает. Важно, чтобы занимало» (ГБЛ).

Был ли напечатан рассказ Бродского, не установлено.

152. А. Д. БРОДСКОМУ

27-28 ноября 1883 г. Москва.

А. Д. Бродский ответил Чехову 29 ноября 1883 г.: «Ничего неожиданнее Вашего письма и получить не чаял, милый Антон Павлович! Шехтель не раскрасил рисунки — это задержка? Не хватает шрифту — это задержка? Бумага стоит 6 р. 50 к., а не 5 — опять задержка? Голубчик! Антон Павлович! Да ей-богу Вы смеетесь! Вчера я послал Вам телеграмму относительно Шехтеля, а разве нельзя было отнять у него рисунки раньше, гораздо раньше? Пушкарев, говорите Вы, упирается с бумагой, но ведь это разница в 10–12 рублей, у Вас есть деньги! А если книжка не поспеет, то тогда разве резонно было затрачивать на нее то, что я уже затратил? Подумайте, может ли быть речь о 12 руб.? <…> Милый, добрый Антон Павлович! Простите мне, я чувствую, что злюсь. Но что же прикажете делать — проклятый темперамент! Вы утешаете тем, что книжка будет готова к 10–15 декабря — а переплетчик? Считаете ли Вы с ним? Если с ним, то тоже поздно, а если без него <…> Всё же мерсикаю тысячу раз. Доведите дело до конца, торопитесь, не жалейте денег; вышлю еще, если нужно» (ГБЛ).

153. З. Е. ПИЧУГИНУ

Около 25 декабря 1883 г. Москва.

З. Е. Пичугин вспоминал: «Как-то перед Рождеством приходит ко мне Михаил Павлович Чехов и подает визитную карточку Антона Павловича. Читаю: „Дорогой Захар Ефимович, непременно приходите в первый день праздника к 2 ч. дня, — брат Иван привез телепка, — будем обжираться. Ваш Антоша Чехонте“ (привожу текст по памяти, — карточка затерялась)» (З. Е. Пичугин. Из моих воспоминаний. А. П. Чехов. — ЛН, т. 68, стр. 543).

173