Том 19. Письма 1875-1886 - Страница 63

Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнительным и подозрительным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства… А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый «литературный кружок»: таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и — пошла писать! Это первая причина… Вторая — я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне.

Пишу всё это для того только, чтобы хотя немного оправдаться перед Вами в своем тяжком грехе. Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а «Егеря», который Вам понравился, я писал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом… Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал.

Первое, что толкнуло меня к самокритике, было очень любезное и, насколько я понимаю, искреннее письмо Суворина. Я начал собираться написать что-нибудь путевое, но все-таки веры в собственную литературную путевость у меня не было.

Но вот нежданно-негаданно явилось ко мне Ваше письмо. Простите за сравнение, оно подействовало на меня, как губернаторский приказ «выехать из города в 24 часа!», т. е. я вдруг почувствовал обязательную потребность спешить, скорее выбраться оттуда, куда завяз…

Я с Вами во всем согласен. Циничности, на которые Вы мне указываете, я почувствовал сам, когда увидел «Ведьму» в печати. Напиши я этот рассказ не в сутки, а в 3–4 дня, у меня бы их не было…

От срочной работы избавлюсь, но не скоро… Выбиться из колеи, в которую я попал, нет возможности. Я не прочь голодать, как уж голодал, но не во мне дело… Письму я отдаю досуг, часа 2–3 в день и кусочек ночи, т. е. время, годное только для мелкой работы. Летом, когда у меня досуга больше и проживать приходится меньше, я возьмусь за серьезное дело.

Поставить на книжке мое настоящее имя нельзя, потому что уже поздно: виньетка готова и книга напечатана. Мне многие петербуржцы еще до Вас советовали не портить книги псевдонимом, но я не послушался, вероятно, из самолюбия. Книжка моя мне очень не нравится. Это винегрет, беспорядочный сброд студенческих работишек, ощипанных цензурой и редакторами юмористических изданий. Я верю, что, прочитав ее, многие разочаруются. Знай я, что меня читают и что за мной следите Вы, я не стал бы печатать этой книги.

Вся надежда на будущее. Мне еще только 26 лет. Может быть, успею что-нибудь сделать, хотя время бежит быстро.

Простите за длинное письмо и не вменяйте человеку в вину, что он первый раз в жизни дерзнул побаловать себя таким наслаждением, как письмо к Григоровичу.

Пришлите мне, если можно, Вашу карточку. Я так обласкан и взбудоражен Вами, что, кажется, не лист, а целую стопу написал бы Вам. Дай бог Вам счастья и здоровья, и верьте искренности глубоко уважающего Вас и благодарного

А. Чехова.

86, III, 28.

Киселевой М. В., 29 марта 1886

161. М. В. КИСЕЛЕВОЙ

29 марта 1886 г. Москва.

Рукой М. П. Чеховой:

29 марта.

Поздравляю Вас, дорогая Мария Владимировна, с днем Вашего ангела и желаю Вам и Вашему Зёзке с Сашуркой и Алексею Сергеевичу провести его весело и счастливо. Жалею, что не имею возможности поздравить Вас лично и пожелать Вам долгих лет и самого хорошего счастья.

Шлю заочно Вам миллионы пожеланий самых лучших. Скоро будет буйное нашествие Чеховых в тихое Бабкино. Мой урок никого не задержит. Начальница пансиона, где я даю уроки, оказалась очень любезной — она устраивает мой экзамен раньше других; так что к маю я буду свободна. Если бы семья захотела ехать раньше, то я могла бы остаться у Ивана или у тетки, — так уже было решено, но благодаря любезности начальницы я еду с семьей. Раньше 6-го или 7-го мая мы не успеем приехать — квартирный вопрос опять стал злобой дня. Мать, отец и братья поздравляют Вас и желают всего хорошего.

Будьте здоровы, добрая Мария Владимировна, скоро увидимся.

Крепко любящая Вас

Ваша Марьюшка.

Поклон Алексею Сергеевичу.

Левитан уехал в Крым. Владимира Петровича давно не видали мы — не знаем, в Москве ли он? Антона закидали письмами из Питера великие люди… Многоуважаемая Мария Владимировна!

Поздравляю Вас с ангелом и даю Вам слово в этот день выпить за Ваше здоровье и пожелать Вам всего хорошего. Вы хорошая, и дай бог, чтоб Вам жилось хорошо. Алексею Сергеевичу, Василисе и Сергею кланяюсь.

Мать и все наши дети (Кокоша, Жан, Финик и проч.) Вам кланяются. К празднику я постараюсь выслать Вам одну штуку, а пока не забывайте, что у Вас есть преданнейший слуга